За лесными кентаврами стали приходить группы других младших нелюдей: сатиры, нимфы, лесные духи и те, названий кому в моем мире нет, а на здешнем языке они звучат так, что их надо специально заучивать, если хочешь запомнить. Это были лешие, тролли, болотные люди, люди-птицы, люди со змеиными головами, даже чудовища, похожие на снежного человека.
Новые зараженные приходили почти каждый день, способ лечения совершенствовался. С некоторыми группами зараженных я справлялась за день, с некоторыми – за неделю, все зависело от стадии заражения и выносливости существ. В большинстве случаев больные выживали, но были и исключения. Впрочем, меня никто не винил и не упрекал в этих смертях, как никто не благодарил и не хвалил за выживших. Нелюди вообще относились к происходящему так, как будто это ровным счетом ничего не значило.
Кентавры прекратили заставлять меня работать, потому что я и так целыми днями занималась больными в шатре. Кормили меня по-прежнему и продолжали подшучивать на свой лад. Друид время от времени читал мне нотации на языке жестов, заявляя, что я даже мази в кожу больных втираю неправильно.
Физически я быстро привыкла к перепадам энергии, – когда ее было слишком много, я отправляла ее в накопители, а если мне переставало хватать жизненных сил, забирала ее оттуда же. Однако, необходимость ежедневно отвечать за жизнь и смерть живых существ сильно ударила по душевному равновесию.
Лучше было бы, если я почувствовала в себе великое призвание спасать невинные души от ужасной смерти, лучше было бы, если бы во мне проснулся хоть какой-нибудь героизм. Но этого не было, скорее наоборот, чем больше я лечила, тем больше понимала, что это не мое, что я не могу столько думать и волноваться за других: мой характер совсем не приспособлен для этого. Для меня это была настоящая пытка.
Лекарям необходимы огромные душевные силы, чудовищная выносливость – ведь они должны не только перебороть собственное волнение, они должны перебороть страхи в больном и помочь ему. Принимая больных у себя в шатре, я давала им негласное обещание, но на самом деле любое принятое мной решение могло стать для них последним. Это был вечный обман, который то раскрывался, то нет.
Да, мне было бесконечно жалко несчастных оленят или маленьких нимф, но вместе с тем мне было безумно страшно видеть этих прекрасных существ в том состоянии, в каком их вносили в мой шатер. Я каждый раз заставляла себя работать над ними, с трудом перебарывая отвращение и нежелание прикасаться болезни. Эта необходимость каждый день переступать через себя подавляла меня, я переставала чувствовать себя собой: из стала безвольной машиной, одна часть которой поглощает магию, а другая отдает. Меня заправляли едой и оставляли в покое только когда работы больше не было.
Единственное время, когда я возвращалась в былую стезю – это исследования драконьей железы. Небольшие опыты, которые я устраивала в редко выдававшиеся свободные минуты, возвращали меня к жизни. Они и беседы с дневником Маггорта стали моей единственной отдушиной. В остальное время я чувствовала себя лишь жалкой тенью себя прежней: я уже не возражала, когда меня заставляли, не стремилась даже попытаться сделать так, как хочу я. Кентавры вытравили из меня весь огонь.
Ключ от всех дверей
Был конец лета, я уже чувствовала, что забываю родную речь, превращаюсь в безголосое животное, когда в селение одним вечером неожиданно прилетел Рэмол.
Пару месяцев назад я готова была бы наброситься на серафима с проклятиями, попыталась бы выдрать ему все перья из крыльев за то, что он со мной сделал… Но сейчас я чуть не разрыдалась от счастья, когда увидела, как он входит в ворота.
В селении его встретили, как сошедшего на землю бога. Все замолкали, когда он проходил мимо, и почтительно кланялись крылатому оборванцу.
Рэмол прошел сквозь коридор расступившихся кентавров и встал напротив меня.
Разрыдавшись, сама не зная почему, я кинулась ему на грудь. Стоило увидеть знакомое лицо, способное на человеческие эмоции, как меня переполнили самые разные чувства. Впервые за все эти месяцы появился кто-то, кто мог понять меня! Понять, как же мне плохо, и посочувствовать. Простое сочувствие – вот чего мне так не хватало. Нелюди были на него неспособны, они вообще не понимали моих эмоций, им было все равно, улыбаюсь я или плачу.
Обняв меня и закрыв всеми шестью крыльями, серафим, ничего не говоря, простоял так, пока я не успокоилась. Затем он ободряюще улыбнулся и произнес:
– Скоро все кончится, потерпи еще немного. Я приду поговорить с тобой, когда побеседую со старейшиной. А пока вот, – он достал из сумки, перекинутой через плечо, большой конверт желтой почтовой бумаги, перевязанный веревкой. – Это письма от Арланда.
Звук родной речи так поразил меня, что я чуть не лишилась чувств, а упоминание об Арланде было сравнимо с божественным откровением… он в самом деле есть, этот Арланд, он не плод моего воображения, как я уже начинала думать… И он, мир, из которого я ушла, это не сон! Мне вручают письмо из реальности, которую я покинула несколько месяцев… нет, целую вечность назад!
Рэмолу нужно было поговорить с предводителем кентавров, а пока он был занят, я убежала в свой шатер. Не в силах думать ни о чем больше, кроме писем, я разорвала конверт.
У меня в руках оказались несколько листов, исписанных твердым, четким почерком Арланда, – мгновенно узнав его, я чуть не расплакалась вновь.
Я стала читать, по несколько раз пробегая глазами каждое слово.
«Бэйр, не передать, как я скучаю по тебе: мне уже едва ли верится, что ты в самом деле существуешь. Твой образ начинает превращаться в болезненную мечту среди того хаоса, в котором я живу сейчас, и это невыносимо. Вокруг не осталось ни одной твоей вещи, ничего, что могло бы напоминать мне о тебе, разве что крошечный талисман, который ты подарила мне на прощание. Я всегда ношу его с собой.
Я безумно скучаю. Боги, это ведь три месяца разлуки… да помнишь ли ты меня еще, дорогая моя Бэйр, переменчивая, как само пламя?
Как бы то ни было, Рэмол впервые разрешил мне написать тебе, и я должен рассказать, что произошло с нами за эти три месяца. Но все по порядку.
Мы с Леопольдом переехали и теперь живем за городом, в старом особняке, который купил для нас Рэмол. Серафим и остальные живут с нами.
Один из них Эмбер – очередная живая легенда, обращенный дракон. Возможно, ты слышала о нем от бардов. Он прибыл в Агирад, чтобы найти свою возлюбленную – обратившую его драконицу. Рэмол подозревает, что она находится совсем рядом, в заточении под горами слевитов Сливте-о-Тувь, и Эмбер собирает экспедицию в подземелья, чтобы вызволить ее.
Эмбер, я, Леопольд, Дейкстр, Адольф и даже Юкка – мы все часть большого плана серафима, но никто из нас не знает точно, чем занимаются остальные. Теперь, когда ты далеко отсюда и тебе ничто не угрожает, я, наконец, могу рассказать тебе, над чем я работал все это время и что делаю сейчас вместе с этими удивительными личностями.
Черный Рынок под городом – это огромная сеть подземных тоннелей, уходящих под горы Сливте-о-Тувь. Никто, даже сам Рэмол, не знает, как глубоко они уходят: они появились в этом мире намного раньше людей, возможно, остались еще со времен первой разумный расы Скаханна, повелителей теней, не выносящих солнца. Сейчас в горах давно живут слевиты, и четыре века назад несколько кланов, предавших Владыку Гор, изгнали вниз, в подземелья и запечатали там. Так появились глубинные слевиты, которых ты могла видеть на Черном Рынке. Им запрещено подниматься на поверхность и заходить на территорию высокогорных, но сейчас этот запрет был нарушен. Что-то гонит подземных слевитов наверх, я лично видел письмо глубинного короля, который умолял Владыку Гор выпустить их. Они готовы уйти, скрыться в лесах, которых никогда в жизни не видели, лишь бы не оставаться на глубине. Действительно ли существует опасность или это уловка, которая позволит глубинным захватить долгожданную власть в горах – никто не знает. Это я и пытался выяснить, когда бродил по подземельям.