Бэйр и Арланд вообще вели себя странно за обедом. Они были как будто сплетены, окутаны одним и тем же мрачным и усталым настроением, им было все равно на происходящее вокруг. Я понял, что за те дни, пока меня не было, их что-то связало, они что-то пережили и теперь, смотря друг на друга, думают о чем-то таком тайном, своем, что меня не касается.

Я чувствовал себя лишним, впервые за долгое время, и это чувство было мне неприятно. В первую очередь тем, что оно вернулось, хотя я был уверен, что уже влился в общество и лишним себя среди людей, тем более рядом с Бэйр, не почувствую.

Бэйр заметила мое настроение и начала говорить со мной, чтобы я не ощущал себя одиноким. Ее очень беспокоило мое самочувствие и то, как мне было в темнице.

Обычно мне нравится, когда она так заботливо расспрашивает у меня о моем здоровье и настроении, но не сейчас: когда она не видит, Арланд смотрит на меня с презрительной усмешкой, как на надоедливого ребенка. В его взгляде так и читается «и как она только может водиться с подобным убожеством?».

Я думаю, братец с самой первой нашей встречи считает меня слабоумным идиотом и, наверное, ненавидит. Он почему-то не думает о том, что я очень много узнал о нем и теперь разбираюсь во всех тех ритуалах, которые он проделывает, чтобы спасти свою шкуру. Он не задумывается над тем, что я куда разумнее и потому опаснее, он относится ко мне так, как будто я не могу спасти ему жизнь, случись с ним что, или, например, убить. Он позволяет себе смотреть на меня с таким презрением, как будто я настолько глуп, что не замечу этих взглядов.

Не сказать, чтобы такое отношение меня особо огорчало: другого я от брата и не ждал. Меня больше раздражало то, что Бэйр этого не замечала и не вступалась за меня, хотя раньше никому не позволяла косо смотреть на меня.

Бэйр продолжала меня жалеть, хотя я доказывал ей, что мне было совсем не так плохо в темнице. Вдруг Арланд перебил ее и начал спрашивать про меня. Как я живу, что умею, как моя речь и все прочее, что обычно спрашивают про больного.

— Неужели он все время проводит в обличии крысы? — с усмешкой переспрашивает Арланд. Эта усмешка странная, как будто двоякая. Я вижу в лице брата змею, когда он так улыбается, а Бэйр определенно видит что-то другое, потому что она улыбается ему в ответ мягко и нежно, как и мне. Она или слишком добрая, или чего-то не видит.

— А как иначе он будет поспевать за мной? Черт и меня не всегда возит, а второго попутчика просто скинет, — отвечает она.

— Тогда мы купим ему лошадь. Какой смысл было вытаскивать его в люди, если он все дни проводит в пути, в обличии крысы?

— Лошадь!? — Бэйр пораженно смотрит на Арланда. В его глазах мелькает искра самодовольства.

— Но я не люблю лошадей, и они меня не любят, мне нельзя на лошадь… лучше я сам буду лошадью! — возразил я.

— Леопольд, ты граф, — с укором посмотрел на меня Арланд. — Я вел переписку с Лореном, когда был в Ордене. Он писал, что при первой же возможности женился на твоей матери и что через свои связи закрепил твое имя в списке членов семейства. Ты теперь не бастард-оборотень, а полноценный член одного из древнейших родов Рашемии и ты не будешь проводить большую половину жизни крысой! Сегодня же мы купим тебе лошадь.

— Не решай за меня! Я сказал, что я не хочу ездить на лошади, — повторяю, хмурясь.

— Верно. Ты хочешь до конца жизни бегать по плечам Бэйр, — Арланд тоже нахмурился и посмотрел мне в глаза.

— Тебе самому бы хотелось по ним бегать, вот ты и злишься, — пожимаю плечами и перестаю смотреть в глаза брата. Почему-то когда я смотрю ему в глаза, я начинаю его ненавидеть. Это плохо, когда кого-то ненавидишь, неприятно. Такое чувство, что пачкаешься, скажем, дегтем, а потом ходишь и пытаешься смыть, стряхнуть, но ничего не получается, так и остаешься с черным пятном, пока не полиняешь однажды.

— Лео, Арланд в чем-то прав… — неожиданно проговорила Бэйр, извиняющиеся смотря на меня. — Ты не можешь все время быть крысой. Собственная лошадь поможет тебе до минимума снизить время пребывания вне человеческой ипостаси.

— Но я не хочу лошадь, — жалобно смотрю на нее. Почему она встала на его сторону? Она никогда не сделает для меня плохо, но почему сейчас соглашается с Арландом? Неужели такая глупость, как дорогущая лошадь, в самом может принести мне пользу!? Или Бэйр просто нравится соглашаться с ним?

— Мы просто сходим на скотный рынок и посмотрим там. Если тебе совсем никто не понравится, поедешь с Арландом, — предложила Бэйр.

— Это что, ультиматум!? — возмущаюсь. — Или лошадь, или Арланд!?

— Да, ультиматум, — улыбнулась Бэйр. — Ты взрослый мальчик, хватит тебе лазать по мне. Тем более, сейчас объявился твой кровный братец — теперь будешь лазать по нему, если не хочешь лошадь.

— Почему бы не включить в этот ультиматум для разнообразия что-нибудь приятное? Например, клубничное мороженое или пряник!

— Ладно, выберешь лошадь, куплю тебе мороженое, — усмехнулся Арланд. — Идет?

— Идет, — серьезно киваю. — Так будет справедливо.

— Согласен, — вновь кивнул братец.

Мы расплатились за обед и отправились на скотный рынок, к месту, где несколько коневодов продавали лошадей.

— Выбирай, — сказала Бэйр, указывая на животных, размещенных в четырех разных загонах. Каждый из загонов принадлежал какому-нибудь из торговцев, которые со скучающим видом стояли неподалеку.

— Он-то выберет, — фыркнул Арланд и подошел к первому загону. — Вряд ли Леопольд понимает что-нибудь в лошадях.

— А ты, значит, понимаешь? — усмехнулась Бэйр и пошла за ним.

— Понимаю, — кивнул Арланд и принялся осматривать стоящее перед ним животное. Это была очень вредная гнедая кобыла — у нее в глазах так и светился дурной характер. Когда я подошел поближе, чтобы посмотреть на нее, она испугалась и нервно заржала, начала дергаться, пытаясь убежать подальше, но привязь не дала ей этого сделать, и тогда кобыла стала старательно грызть удила.

К нам подошел хозяин лошадей. Недовольный толстый мужик с большущими усами.

— Лошадь ищите? — спросил он.

— Нам для неопытного наездника. Для него, — Арланд указал на меня.

— Нелюдь? — мужик нахмурился еще страшнее и смирил меня как будто испытывающим взглядом. — Я верно понял, вы хотите лошадь для нелюдя?

— Именно, — подтвердила Бэйр.

— Для нелюдя не подойдет ни одна нормальная лошадь. Чистокровные всегда верно чуют недобрую расу. У меня вы для него лошади не найдете, — проворчал мужик и пошел от нас к другому покупателю, который выглядел побогаче, и вообще его брезгливый вид обещал много приятных любому торговцу хлопот.

— Может, мне лучше ящерицу, похожую на Мафусаила? — предложил я, отвлекшись от наблюдения за торговцев.

— Кудеяр говорил, что Мафусаил единственный в своем роде. Рэмол создал его специально для царевича, потому что ни одна лошадь не хотела принимать полукровку, — напомнила мне Бэйр, погладив по морде одну подбежавшую к ней серую кобылу. Непонятно откуда у ведьмы в руках взялся мешок яблок, и она угостила лошадину половинкой, пока торговец не видел.

— Потому я не люблю лошадей, что они привередливые, — фыркаю, глядя на то, как довольная кобыла съела яблоко. Я тоже хочу. — Какая им разница, кого возить, человека или нелюдя? Никакой! Но они все равно вредничают.

— Наверняка найдется лошадь, которой ты понравишься, — подбодрила меня Бэйр. — Просто постарайся на время забыть о том, что ты сам тоже лошадь в некотором роде. Ты человек, наездник, хозяин положения и ни одна кобылятина здесь не должна подумать, что ты по сравнению с ней глупый жеребенок! — с этими словами Бэйр сделала суровое лицо, расправила плечи и ударила себя в грудь, показывая, как я должен ощущать себя. — Вперед!

— Я человек… знаешь, может ты и права, — замечаю, посмотрев на свои черные ногти. Вероятнее всего именно из-за них и из-за нелюдского запаха я не нравлюсь лошадям. Наверное, нужно просто превратиться в человека, тогда они меня не узнают и решат, что я такой же, как Арланд или Бэйр, и не станут вредничать.